В родительскую субботу церкви в Дзержинске бывают полным-полны, даже несмотря на то, что в день поминовения усопших служится обычно две литургии. Вот и  1 ноября в шесть утра людские  ручейки торопливо стекались в храм Иоанна Крестителя на раннюю, и было видно, что едва ли на службе будет просторно. А мы не спешили, мы сидели в церковном пазике, и мотор уже ворчал тихонько – поругивал опаздывающих, согревал собравшихся. Во Фролищи едем! В Свято-Успенскую Флорищеву пустынь!

Конечно, не только из-за тесноты церковной отправляются наши прихожане в самую дальнюю точку Дзержинского благочиния. Это, видимо, в крови от прабабушек – ездить на богомолье в монастырь. А Флорищева пустынь всего четыре года назад подняла главы своих древних церквей. Вот никак дзержинцы и не нарадуются – раз в месяц непременно организуют паломничество. Коротенькое, на литургию – и назад. На один глоток монастырского воздуха.

Желающих достаточно. Вот и в этот раз, несмотря на то, что суббота рабочая, не только все места оказались заняты, но и приставных стульчиков не хватило. Организатору поездки пришлось прямо на полу сиденье сооружать – для себя…

Но это был как раз тот случай, когда в тесноте, да не в обиде. Утешная мирность воцарилась уже в автобусе. Так, к сожалению, не всегда бывает. У православных в паломнических поездках подчас возникает искушение поучать друг друга и смирять. А здесь все как будто в первый раз отправились  на богомолье – так скромно себя держали. Хотя на самом  деле это были те, кто крепко прикипел к пустыни, кто старается не упускать ежемесячной возможности побыть в ее стенах. И для меня – человека, с Флорищевым монастырем незнакомого, это была его первая  визитная карточка.

Во второй раз обитель заставила удивиться сразу же, едва мы вошли за ее ограду. Здесь, конечно, нет лоска и роскоши, за то от всего веет добротностью и надежностью. Не верится – да неужели четыре года  назад тут было все запущено? Главный, Успенский храм красуется пронзительно-синими куполами, на колокольне каждые пятнадцать минут мелодичным перезвоном бьют часы. Заставляя, кстати, вздрагивать моих попутчиц: «Ой, это ж не колокола! Все никак не отучу себя креститься на этот бой!». Не привыкли еще, часы – недавнее приобретение обители. И купола на Успенском поставили пару месяцев назад – к 28 августа, к престольному празднику.

А вот храм Пресвятой Троицы, в который мы спешили (и успели!) на литургию, уже давно радует прихожан своим обновленным видом. Фрески будто для детей писаны – цвета чистые, густые – гуашевые. Рублевская Троица на низком своде – как радуга обета, как восклицание праведной Елизаветы: «Жив Господь, и душа моя будет жива». Золото на арке победным венцом: «Свят, свят, свят Господь Саваоф. Исполнь небо и земля славы Твоея!».

Что немножко (да что уж там – не немножко, а порядочно) огорчило – так это акустика. Храм кораблем вытянут в длину, и, хотя молящихся немного, они замерли на почтительном расстоянии от алтаря. Что хор поет, еще можно разобрать, а священнические возгласы гаснут, не долетая. Подойти бы поближе, но неловко – а вдруг здесь не принято, чтоб женщины впереди стояли?

Наместник монастыря, иеромонах Варнава, будто услышал мои переживания. Перед чтением Апостольского послания, которое особенно требует сосредоточения слуха на службе – текст, как правило, не настолько знаком, как молитвы литургии или Евангелие, батюшка вышел и сказал с сокрушением: «Что ж вы где встали-то? Не слышно ж ничего! Вперед пройдите».

Ну вот, другое дело! Это счастье. Все видно. Все слышно. Никто не толкает. Херувимская песнь любимого софрониевского распева. Наверное, что-то похожее чувствовали посланцы князя Владимира, побывавшие на греческой службе: «То ли на земле мы были, то ли на небе…». Стоять бы вот так и стоять. Плыть в акварельном корабле по светлому течению литургии.

Проповедь отца Варнавы растревожила душу. Говорил наместник, что, поминая усопших на поле брани убиенных, нужно вспомнить и о том, что сами мы смертны. И что смерть приходит внезапно не только на войне, она всегда наглая. И каждого норовит похитить в тот момент, когда он не готов предстать перед Богом. Да ей и стараться особенно не приходится – сейчас вообще мало кто задумывается об участи своей души.

Удивительно говорит отец Варнава. Вроде просто, а возьмешься пересказывать – все не то. Смысл-то нетрудно передать, он немудреный: все мы смертны. Это и прежде было каждому известно. Вот только абстрактно – как птица на картинке. А тут эта птица прямо в сердце тебе спустилась и гнездо вить начала.

Понятно – это ж про меня батюшка.  Вспомнились и слова апостола Павла о том, что «многие из вас немощные и недужливые, и спят довольны», в небрежности всю жизнь проживают даже до самой смерти, и Тайн Святых приобщаются, а грехов своих не оставляют. И наставление преподобного Феодора Санаксарского: «Господь Бог не требует твоих слез и умиления, а требует твоих дел». Хорошо благолепию службы порадоваться, но… «Только этого мало…».

И всех, похоже, эта беспокойная птица – память смертная – заставила подумать. Хотя радости не отняла. Вот такие – притихшие, с глазами, внутрь обращенными, мы и пришли в трапезную.

Паломников во Флорищевой пустыни кормили всегда, не оставляли без куска хлеба даже в голодные годы. А нас и вовсе ждал знатный обед: рыбные щи, горох и гречка с грибной подливой, компот с печеньем. И апельсины!

Сюда, в монастырь, даже окрестные собаки подъедаться ходят. Поумнели они через это – разве что не разговаривают. Подойдет, норовит голову на колени положить, и глазом так искоса стреляет – вот она я, вся перед тобой, неужели не поделишься? Как не поделиться, все тут же пакетиками зашуршали.

Визитерок в ошейниках не любят местные кошки – эти здесь себя хозяйками мнят. Наверное, считают, что это они из милости держат отца Варнаву с братией. Понятно – кошек косой десяток, а монахов двое, да пара послушников.

Об этом сокрушался отец наместник, провожая нас в дорогу. Не о том, конечно, что кошек много, а о том, что все меньше новых иноков приходит в обители. Как пошутил один трудник: «Раньше в монастырь шли те, кто отвергал мир, а теперь – те, кого мир отверг».

Даже среди православных сейчас  большинство предпочитает комфорт. А в монастыре не пожируешь, не поспишь, и удобства во дворе. Зато нам, мирянам, спокойнее жить, зная, где-то в лесу кто-то каждый день встает в пять утра – за нас за всех, читает длинное молитвенное правило – за нас за всех,  стоит у Престола на литургии, вынимая частицы из просфоры с молитвой – за нас, ленивых, эгоистичных, сластолюбивых. И едва ли мы со своим комфортом счастливей, чем этот светлый «кто-то». Вот Алеша Карамазов это понимал. Да где он нынче, Алеша-то Карамазов?

Не знаю, как сейчас нужно жить, как воспитывать детей, чтобы и через двадцать, тридцать лет не прервалась монастырская традиция одной рукой держаться за ризу Христову, а другой тянуть за собой на небо весь наш лукавый, прелюбодейный человечий род. Кто-то же должен крепко держаться, себя не жалея. Кто это будет – не знаете? Вот и я не знаю. Но самое время задуматься.

Евгения Павлычева

Свято-Успенская Флорищева пустынь

Повернув с шоссе, дорога

Подарила тишину.

Скоро пустынь, понемногу

Узнаю свою страну,

Где просторам нет предела:

Расступаются леса,

Устремляет крест свой смело

Колокольня в небеса

На горе церквей созвездье:

Чуть касаются земли,

Улетают в небо вместе

Неземные корабли.

Пусть молитва не прервется,

Здесь напев старинный жив.

Чье же сердце отзовется

На ликующий призыв?

Суждено ль надеждам сбыться?

Литургия совершится!